Шитов Вадим: «Дерево любит нежность»

Имя Вадим и сейчас не часто встречается, а в 1948 году и подавно. Была какая-то причина для такого выбора?

Отвечу. Это старинное славянское имя означает «забияка». В нашем роду принято имя ребенку выбирать по близким родственникам. Один брат моего отца был Анатолием, и мой старший брат получил это имя. Второй мой дядя — Вадим, и меня назвали Вадимом. Мой третий сын — Макар в честь дедушки. Дочь Анна — в память о бабушке. Вот Олеся довольно долго жила без имени, потому что ждали мы вообще-то парнишку Ратибора и не готовы оказались подобрать девичье имя. Крестный назвал Олесей. Святославов в роду раньше не было, но нам очень нравилось имя князя, которого чту по сей день...

Вы в самом деле забияка?

(смеется) Конечно! Мы жили в Баку, а в годы моего детства там надо было всегда себя отстаивать. Время было неспокойное. По городу бродил военный патруль, по вечерам улицы пустели. Местные парни вечно подкарауливали нас около школы. Мы тогда носили обязательную форму — серую, с блестящими пуговицами, фуражку с кокардою и ремень с пряжкою, а они ходили в школу кто в чем. Но им нравилось все блестящее. В общем, надо было или биться, или убегать. По обстоятельствам...

Верно, что ваш отец служил на флоте?

Да, он был профессиональным моряком, капитаном II ранга, защитником Севастополя. До войны служил матросом на крейсере «Красный Кавказ», в 1933 году побывал в заграничном походе: Турция-Греция-Италия. Отец рассказывал, что когда матросов выпустили в Неаполе погулять, то город оказался безлюден — жители боялись «диких русских», которые начнут грабить и убивать, и смотрели на них из-за шторок. Но все быстро успокоились.

Крейсер был крутой, легендарный. «Красный Кавказ» первым среди кораблей Военно-Морского флота СССР в годы Великой Отечественной войны удостоен звания «гвардейский». Немцы просто мечтали его потопить и атаковали с неба, но зенитчики отражали удары и прогоняли врага. Но и «Красному Кавказу» досталось, так, во время обороны Севастополя судно было подбито, моряки, оказавшись на суше, превратились в морскую пехоту... Во время боев на Сапун-горе отец, тогда уже младший политрук, получил осколочные ранения и его отправили в госпиталь в Батуми. На крейсер он уже не вернулся. Службу продолжил на Каспии.

Там и судьбу свою нашел?

Он женился в конце 1944 года. В 1945 году, 5 мая, в Баку родился первый ребенок — мой старший брат, в 1948 — я. По роду службы отца мы на одном месте подолгу не сидели: Кенингсберг, порт Ванино, Ленинград, Совгавань... Но в 1955-м отец попал под самое болезненное первое хрущевское сокращение армии. Все очень расстраивались, помню, плакали, было непонятно, что делать дальше. Отец не получил из-за этого капитана I ранга и это его тоже очень удручало. Мы вернулись в дом мамы, в Баку. Несколько лет отец еще ходил на разных кораблях, а потом мы уехали к нему на родину — в город Дубна, на Волгу.

Примечательно, что в Дубне отца нашли «органы» и сказали, что вам, Макарий Николаевич, надо создать артель по пошиву хромовых сапог для Кремля. В самом деле, опыт скорняжничания у него был — еще до призыва во флот он со своим отцом, Николаем Васильевичем, шил обувь. Они даже ставили в укромном месте туфель или ботинок свою фирменную печать, гарантию качества. И вот теперь, спустя много лет, он вновь занялся этим ремеслом. Года три мы жили в деревне Губино, где была сформирована артель. За 150 км от Москвы к нему приезжали за хромовыми сапогами, сшитыми суровыми нитками и подбитыми деревянными гвоздиками. Мы с братом тоже щеголяли в таких сапогах, которым сносу не было. Потом заказы поредели, артель распалась и мы вернулись в Дубну. Там уже я и школу заканчивал, и учился в аэроклубе.

Вы с большой любовью рассказываете об отце и флоте. Однако сами выбрали небо...

В Баку мы с братом оба хотели заниматься в кружке живописи в Доме пионеров, но меня буквально по дороге перехватили авиамоделисты. У меня так здорово пошло в этой секции — строил модели, выигрывал районные и городские соревнования, получил юношеский разряд по авиамодельному спорту. В дубнинском аэроклубе все пошло еще более серьезно. Летал на планерах, начинал с «резинки» — когда планер запускается с устройства, похожего на большую рогатку. Потом получили хорошие планеры, летали уже с парашютами. Поднимались на 2-3 километра, выполняли фигуры высшего пилотажа. Позже летал на Як-12. Стал инструктором — готовил парашютистов для десантных войск. Забегая вперед, скажу, что мои ученики были в составе группы «крылатой пехоты», которая участвовала в рекордном прыжке на Памире в 1968 году в честь 50-летия Комсомола. Тогда несколько человек травмировались, были и погибшие, мои все остались живы и благодарили потом за науку.

Мне очень хотелось стать военным летчиком. Поступил в училище, но в первый же год комиссовали — дурной был, на спор поднял тяжеленную штангу и порвал вены сразу на обеих ногах. Пошел в институт гражданской авиации в Москве. Жил у брата в мастерской, помогал в работе. Совершено замечательно шли наши дела в 1970 году. 100-летний юбилей Ленина отмечался, как говорится, с фараоновой помпой. Мы с Толей без устали отливали бронзовые барельефы вождя и стали практически миллионерами! Деньги в кубышку не прятали — жили на широкую ногу: завтракали в «Арбате», ужинали — в «Арарате». Несколько месяцев роскошной жизни двух молодых парней.

Анатолий не стал живописцем, как мечтал?

Он стал скульптором. Живет в той же Дубне. Его скульптуры стоят в Соловецком и Борисоглебском монастырях, он автор памятника труженикам тыла в Дубне... Но и живописец он тоже очень хороший.

У вас еще есть братья и сестры?

Младший — Феликс — инженер-электронщик, живет в Звенигороде, Наташа — в Дубне, неподалеку от Анатолия, работала технологом в авиации. Все крепко укоренившиеся, один я... путешественник.

Отчего так?

Уродился таким. В 9 лет один отправился вдоль Каспия, хотел мир посмотреть. Нашли в 60 километрах от дома. Мы все в семье были самостоятельными, конечно, но я рос как-то особенно любопытным. К примеру, никому, кроме меня, не было интересно, каким образом удалось в небольшую гостиную запихать огромный дубовый стол, совершенно неразборный. Мама долго крепилась, но потом все же сказала, что эта комната — только часть зала, который некогда разгородили еще на несколько комнат. Квартира маминой семьи была очень большой. Ее отец, пан Рогайло, приехал в Баку из Польши по приглашению компании «Азнефть» в качестве финансиста. Здесь женился, родилось пять дочерей. Семья была крепкая во всех отношениях. Мы, дети, успели застать антикварную мебель у нас в доме. Правда, ничего не сохранилось — дом пошел под слом со всем содержимым, тогда все это не ценилось. Брат вывез только десятка два фолиантов «Живописная Россия» в кожаных переплетах с золотым обрезом.

История с барельефами Ильича имела продолжение?

Не сразу. В стройотряде я поехал в Нижневартовск. Надо было оформлять как-то наш лагерь, вход, площадку, сцену, столовую. Первый раз в жизни я применил дерево — сделал большое панно в модной тогда черно-белой гамме. А потом еще из здоровенной коряги вырезал (доработал природу!) голову лося в натуральную величину и прикрепил ее на щите в столовой. Тогда же попробовал чеканить. Тоже получилось неплохо. И я увлекся. Подбирал на свалках подходящий металл и что-то делал из него красивое.

Однажды нашел сломанную пополам скульптурку из бронзы. На ней был штамп «Шопен», 1892 год и написано «Георгий I». Починил находку, очень она мне понравилась. Прошло порядочно времени, я уже переехал в Тюмень, и как-то раз в картинной галерее увидел скульптурки Лансере. Когда смотрительница отвернулась, быстро перевернул миниатюру и увидел такой же штамп знаменитого питерского фабриканта Шопена. Стал изучать биографию и историю творчества Лансере и поразился: мы с ним родились в один день — 3 мая с разницей ровно в 100 лет! А моя находка со свалки оказалась одной из 400 скульптур лимитированной серии, заказанной в честь 10-летия работы фабрики Феликса Шопена, которого современники звали «русским Барбедьеном».

С лансеровским «Георгием» я не расстаюсь с тех пор, он стал моим талисманом.

Вы могли остаться работать в Киеве, ведь доучивались уже там. Почему выбрали Тюмень?

Тюмень была привлекательна в карьерном плане для многих. И я не стал исключением. А вообще-то мне хотелось на Тикси, на берег моря Лаптевых. Я даже отправился туда самостоятельно через Якутск, но в сам поселок Тикси не попал — нужно было пропуск. Вот и улетел в Тюмень к знакомым ребятам. Устроился в Плеханово техником. Через пару лет поступил на истфак университета.

Вы еще работали в авиации, но уже начали резать по дереву?

У меня года два лежали резцы, подаренные братом. Однажды я взял их в руки и вновь вырезал панно, потом миниатюры. Руку набил. На защите диплома в университете ко мне зашли одногруппники, увидели мои работы и одна из гостий познакомила меня вскоре с заведующей дома-музея Блюхера Валентиной Шемякиной. Так началась моя работа над восстановлением дома. И работы той было очень много! Нужно было восстановить или обновить все деревянное убранство дома. А надо понимать, что задача оказалась не из легких. Проект декора дома был в свое время куплен купцом Колокольниковым за бешеные деньги — 20 тысяч рублей золотом... Проект был рассчитан на камень, а местные талантливые мастера выполнили его из дерева. Почти за век многие элементы были утрачены, или очень сильно обветшали.

Моих знаний и умений явно не хватало. И я поступил заочно на спецкурс в московский институт «Спецпроектреставрация». Лет, пожалуй, десять ездил дважды в год на полтора-два месяца, даже когда уже и не учился официально, поддерживал отношения с Юрием Куксом. Вообще, прошел, наверное, все мастерские, связанные с деревом — Суздаль, Кижи, Ярославль, Москва... Бывал в Германии, Италии, Австрии, хотя там больше камень и металл характерны.

Как-то раз прилетаю домой, а новый директор Дома Блюхера Светлана Павлова говорит, что, мол, приготовила тебе презент. Спускаемся в мастерскую, а там — здоровенное бревно. Рисовал, вырезал, где-то топором работал... Закончил, и надо готовую колонну — без малого четыре метра — вытащить наверх. Вот это была сложная задача! Но ничего, стоит уже 30 лет.

Кстати сказать, Дом Блюхера стал моим дипломом в Москве. На этом объекте я сформировался как реставратор.

В 1988 году ушел из авиации — отслужил 20 лет, — и занялся уже только резьбой.

Почему назвали свою мастерскую МНИХ? Разве вы сами монах и отшельник?

Еще одно значение этого слова — ваятель. Тогда, в 1994 году, я был один, да и мастерская находилась на отшибе — Сакко, 32 — чем не отшельник?! (улыбается) МНИХ, несмотря на аскетичное название, помчался сразу на всех парусах — работы было очень много. После Блюхера перешел на Водопроводную, 43, только закончил — отец Валерий из Знаменского собора попросил сделать киот для алтарной иконы. Потом, с благословения Алексия II, приступил к иконостасу.

За 30 лет вы отреставрировали 30 домов в Тюмени, написано в вашей книге. Она, кстати, наделала немало шума в городе.

Книга эта — не итог жизни. «Резная мелодия Тюмени» — мой творческий отчет за объекты, которые удалось сохранить, это большой труд не только меня, но и моих учеников. Хочется, чтобы люди видели красоту тюменской резьбы, почувствовали ее музыку. И вторая цель — в назидание чиновникам, чтобы осознавали, что они губят порой. И засовестивились.

В 2014 году вам присвоили звание «Почетный гражданин города Тюмени». Как вы к этому относитесь?

Когда восстанавливал здания, то не думал о признании. Сейчас, конечно, прочувствовал, насколько оно почетно. И в работе помогает — больше прислушиваются в высоких кабинетах.

Что нужно для работы с деревом?

Нежность. Оно не любит грубости, резкости. С ним нужно разговаривать.

Из ваших четверых детей кто-то стал последователем в резьбе и реставрации? Святослав. Все остальные — Макар, Олеся и Анна уважительно относятся к дереву, умеют держать в руках стамески, но это не дело их жизни. У них свои дороги.

Молва права, что кроме вас в городе больше нет резчиков?

Почему нет? Даже очень хорошие, может, и лучше меня. Но они резчики свободные, художники. Реставратору необходимо повторить то, что сделал до него другой мастер. Вольным людям крайне сложно выполнять копии, они хотят творить свое искусство. А реставратор должен прочувствовать руки предыдущего мастера, попасть с ним на одну волну и вдохнуть в предмет новую жизнь.

Текст: Людмила Караваева. Фото: Сергей Михалев (предоставлено В.М.Шитовым)